Рандеву с Валтасаром - Страница 76

Дронго прошел дальше. Навстречу шел Бискарги. Увидев Дронго, он остановился. На нем была спортивная майка фирмы «Адидас» и темно-коричневые брюки.

— Я хотел взять у вас интервью для нашего журнала, — сообщил Бискарги.

— На каком языке он выходит?

— На испанском. Но я буду говорить с вами по-английски.

— Конечно, — согласился Дронго, — а где ваше купе?

— В другом вагоне. Вместе с представителями Испании. Там баск, каталонец и я. В общем, кроме Карлоса, все представители маленьких околоиспанских литератур, — рассмеялся Бискарги.

— Я думал, что Галисия — это ближе к Португалии, — сказал Дронго.

— Правильно, — согласился Альваро Бискарги, — поэтому наш Карлос всегда с португальцами. Мы договорились?

— Конечно, — кивнул Дронго, — в любое время к вашим услугам.

Он прошел дальше. Во всех купе, превращенных в своеобразные маленькие залы, шли дискуссии. Темы были самые разные. От постмодернизма в искусстве до интернетовской литературы, от классиков литературных жанров до новаторов, создающих свои произведения в виртуальных мирах. Это было настоящее пиршество духа, когда творческие люди стольких стран Европы могли общаться.

Неожиданно он увидел темную спортивную рубашку, висевшую за дверцей купе. Дронго подошел ближе. Сомнений не было. На рубашке не хватало нижней пуговицы. Именно той самой, которая была у него. Дронго открыл дверцу купе. В этом поезде они были прозрачные. В купе сидел человек и читал газету. Это был Никкола Лекка, молодой итальянец, обычно ходивший в черных рубашках.

— Извините, — сказал Дронго, обращаясь к итальянскому представителю, — это ваша рубашка?

У итальянца была редкая черная бородка и немного всклокоченные волосы. Говорил он высоким голосом.

— Нет, сеньор, — несколько испуганно сказал молодой итальянец, поправляя очки, — конечно, не моя. Она мне будет очень велика. Это рубашка нашего друга Стефана Шпрингера.

МОСКВА. 22 ИЮНЯ

В это утро полковник Баширов привез последние схемы установки заряда у стены. Очевидно, вся расстановка трибун и палаток была уже согласована, и, передавая схемы своему пленнику, он сказал:

— Это окончательная расстановка, уже утвержденная. Больше изменений не будет. Постарайся проверить все еще раз, чтобы у тебя не случилось прокола.

— Ты ведь меня поэтому ловил в горах, чтобы я не прокололся, — огрызнулся Меликов.

После того как он пересел в инвалидную коляску, с ним произошли разительные перемены. Он сильно похудел, его глаза лихорадочно блестели, а щетина на его лице, которую он раньше подстригал, превратилась в густую бороду, делая его похожим скорее на бандита, чем на интеллектуала-взрывника, бывшего офицера Советской Армии.

Братья Изотовы, которые были теперь к нему приставлены, не оставляли его одного ни на минуту, сопровождая даже в туалет. Меликов молчал, никак не комментируя их постоянное присутствие. В отличие от погибшего Голубева, с которым у него сразу не сложились отношения, с этими двумя он старался держаться достаточно корректно. Да и трудно быть некорректным, когда не можешь ходить и сидишь в инвалидной коляске с перебитыми ногами. Но они пользовались любой возможностью, чтобы его унизить. Подолгу не позволяли ему направиться в туалет, и так же долго не помогали подняться с постели, словно испытывая его терпение. Но Меликов молчал, он понимал, что любое его недовольство будет воспринято как личное поражение.

— Я все просчитаю еще раз, — хрипло сказал Меликов. — У тебя есть сигареты?

Полковник достал пачку сигарет, протянул своему пленнику.

Когда они разговаривали вдвоем, братья обычно оставляли их наедине. Полковник не любил сидеть, он разговаривал стоя, и этим как бы подчеркивал унизительное положение пленника.

Меликов полез за спичками, но полковник дал ему прикурить. Тот жадно затянулся, затем неожиданно спросил:

— Можно откровенно?

— Давай, — у Баширова вместо лица была словно пергаментная маска.

— Я уже понял, что должен сделать эту работу, для этого ты меня специально отловил и привез сюда. Я понял и другое. Никому из своих эту работу ты доверить не можешь. Одни, наверно, сидят в Чечне, другие тоже где-нибудь болтаются. Тебе нужен был взрывник, который никогда и нигде не проговорится. Верно?

— Я тебя слушаю, — полковник смотрел на пленника, никак не комментируя его слова.

— Ну вот, — выдохнул Меликов, — как только это случится, ты меня ликвидируешь. Верно?

— Посмотрим, — Баширов вспомнил убитого Голубева, но промолчал.

— Ликвидируешь, — уверенно сказал Меликов. — Поэтому я хочу знать, сколько мне осталось.

— Какая тебе разница?

— Большая. У меня дочь осталась под Киевом. Может, я хочу последний раз ей письмо написать.

— Какая дочь? — не поверил полковник. — Не валяй дурака, Меликов, мы все проверили, нет у тебя никакой дочери на Украине.

— Это ты так считаешь. Проверяльщики хреновы, — выдохнул Меликов, затягиваясь. — В общем, так. Мне нужно ей письмо написать и чтобы ты его отправил. Про свою судьбу ничего не стану писать, не дурак, понимаю, что нельзя. Напишу, будто я еще за кордоном. А ты обещай, что после моей смерти передашь.

Баширов смотрел на пленника. Его холодные глаза не выражали ничего. Он смотрел и обдумывал предложение. Затем кивнул.

— Укажешь адрес и дашь мне письмо. Учти, что если ты попытаешься как-то зашифровать свое послание… Сам понимаешь, мы эту девочку будем тоже проверять.

— Только ноги ей не ломайте, — зло сказал Меликов, выбрасывая сигарету, — и вообще, не нужно больше ничего говорить. Сломал ты меня, полковник. Я ведь чего угодно от тебя ожидал, но не такой пакости. Кому я теперь нужен со сломанными ногами? Пока у меня был шанс, я еще мог мечтать о побеге, а сейчас…